Онтология и антропология театра: лекция 1. Апофатический театр

Онтология и антропология театра: лекция 1. Апофатический театр

Раздел 1. Что созерцают?

 

Теория созерцание . Самое возвышенное – бытие.

 

Федр Φαῖδρος

 

Крылатые души

 

Уподобим душу соединенной силе крылатой парной упряжки и возничего (ἡνίοχος или κυβερνήτης). У богов и кони и возничие все благородны и происходят от благородных, а у остальных они смешанного происхождения. Во-первых, это наш повелитель правит упряжкой, а затем, и кони-то у него— один прекрасен, благороден и рожден от таких же коней, а другой конь — его противоположность и предки его — иные. Неизбежно, что править нами — дело тяжкое и докучное.

Всякая душа ведает всем неодушевленным, распространяется же она по всему небу, принимая порой разные образы. Будучи совершенной и окрыленной, она парит в вышине и правит с миром, если же она теряет крылья, то носится, пока не натолкнется на что-нибудь твердое,— тогда она вселяется туда, получив земное тело, которое благодаря ее силе кажется движущимся само собой; а что зовется живым существом,— все вместе, то есть сопряжение души и тела, получило прозвание смертного.[1]

 

Комментарий: кони – ярость и вожделение (тюмос и эпитюмия). Они страсти.

Птица – чайка символизм мхата.

 

Кавалькада богов

Великий предводитель на небе, Зевс, на крылатой колеснице (πτηνὸν ἅρμα или ὀχήμα) едет первым, все упорядочивая и обо всем заботясь. За ним следует воинство богов и гениев (θεῶν τε καὶ δαιμόνων), выстроенное в одиннадцать отрядов; одна только Гестия не покидает дома богов, а из остальных все главные боги, что входят в число двенадцати, предводительствуют каждый порученным ему строем.

В пределах неба есть много блаженных зрелищ (μακάριαι θέαι) и путей, которыми движется счастливый род богов; каждый из них свершает свое, а [за ними] следует всегда тот, кто хочет и может,— ведь зависть чужда сонму богов.

Отправляясь на праздничный пир (δαῖτα θοίνην), они поднимаются к вершине по краю поднебесного свода, и уже там их колесницы, не теряющие равновесия и хорошо управляемые, легко совершают путь; зато остальные двигаются с трудом, потому что конь, причастный злу, всей тяжестью тянет к земле и удручает своего возничего, если тот плохо его вырастил. От этого душе приходится мучиться и крайне напрягаться.

Души, называемые бессмертными, когда достигнут вершины, выходят наружу и останавливаются на небесном хребте; они стоят, небесный свод несет их в круговом движении, и они созерцают то, что за пределами неба (τὰ ἔξω τοῦ οὐρανοῦ).[2]

 

Занебесная область

 

Занебесную область (ὑπερουράνιον τόπον) не воспел никто из здешних поэтов, да никогда и не воспоет по достоинству. Она же вот какова (ведь надо наконец осмелиться сказать истину, особенно когда говоришь об истине): эту область занимает бесцветная (ἀχρώματός), без очертаний (ἀσχημάτιστος), неосязаемая  (ἀναφὴς ) сущность, подлинно существующая (οὐσία ὄντως οὖσα), зримая (θεατὴ) лишь кормчему души (ψυχῆς κυβερνήτης) — уму (νόος); на нее-то и направлен истинный род знания.

 

Мысль питается умом

 

Мысль бога питается умом и чистым знанием (θεοῦ διάνοια νῷ τε καὶ ἐπιστήμῃ ἀκηράτῳ τρεφομένη), как и мысль всякой души, которая стремится воспринять надлежащее, узрев [подлинное] бытие, хотя бы и ненадолго, ценит его, питается созерцанием истины и блаженствует, пока небесный свод не перенесет ее по кругу опять на то же место. При этом кругообороте она созерцает самое справедливость, созерцает рассудительность, созерцает знание — не то знание, которому присуще  возникновение и которое как иное находится в ином, называемом нами сейчас существующим, но подлинное знание, содержащееся в подлинном бытии. Насладившись созерцанием всего того, что есть подлинное бытие, душа снова спускается во внутреннюю область неба и приходит домой. По ее возвращении возничий ставит коней к яслям, задает им амброзии и вдобавок поит нектаром. (амброзия – бессмертие, нектар – смерть – живая мертвая вода) 

 

Возничий и кони

 

Такова жизнь богов (καὶ οὗτος μὲν θεῶν βίος). Что же до остальных душ, то у той, которая всего лучше последовала богу и уподобилась ему, голова возничего поднимается в занебесную область и несется в круговом движении по небесному своду; но ей не дают покоя кони, и она с трудом созерцает бытие. Другая душа то поднимается, то опускается — кони рвут так сильно, что она одно видит, а другое нет. Вслед за ними остальные души жадно стремятся кверху, но это им не под силу, и они носятся по кругу в глубине, топчут друг друга, напирают, пытаясь опередить одна другую. И вот возникает смятение, борьба, от напряжения их бросает в пот. Возничим с ними не справиться, многие калечатся, у многих часто ломаются крылья. Несмотря на крайние усилия, всем им не достичь созерцания [подлинного] бытия, и, отойдя, они довольствуются мнимым пропитанием.

 

Поле истины и иерархия душ

 

Но ради чего так стараются узреть поле истины, увидеть (ἀληθείας ἰδεῖν πεδίο), где оно? Да ведь как раз там, на лугах, пастбище для лучшей стороны души, а природа крыла, поднимающего душу, этим и питается. Закон же Адрастеи2  таков: душа, ставшая спутницей бога и увидевшая хоть частицу истины, будет благополучна вплоть до следующего кругооборота, и, если она в состоянии совершать это всегда, она всегда будет невредимой. Когда же она не будет в силах сопутствовать и видеть, но, постигнутая какой-нибудь случайностью, исполнится забвения и зла и отяжелеет, а отяжелев, утратит крылья и падет на землю, тогда есть закон, чтобы при первом рождении не вселялась она ни в какое животное. Душа, видевшая всего больше, попадает в плод будущего поклонника мудрости и красоты или человека, преданного Музам и любви; вторая за ней — в плод царя, соблюдающего законы, в человека воинственного или способного управлять; третья — в плод государственного деятеля, хозяина, добытчика; четвертая —- в плод человека, усердно занимающегося упражнением или врачеванием тела; пятая по порядку будет вести жизнь прорицателя или человека, причастного к таинствам; шестой пристанет подвизаться в поэзии или другой какой-либо области подражания; седьмой — быть ремесленником или земледельцем; восьмая будет софистом или демагогом; девятая — тираном. Во всех этих призваниях тот, кто проживет, соблюдая справедливость, получит лучшую долю, а кто ее нарушит — худшую.[3]

 

Четвертое неистовство

 

Вот к чему пришло все наше рассуждение о четвертом виде неистовства (μανία): когда кто-нибудь смотрит на здешнюю красоту, припоминая при этом красоту истинную, он окрыляется, а окрылившись стремится взлететь; но, еще не набрав сил, он наподобие птенца глядит вверх, пренебрегая тем, что внизу,— это и есть причина е его неистового состояния. Из всех видов исступленности (ἐνθουσιάζω) эта — наилучшая уже по самому своему происхождению, как для обладающего ею, так и для того, кто ее с ним разделяет. Причастный к такому неистовству любитель прекрасного называется влюбленным (ὁ ἐρῶν). Ведь, как уже сказано, всякая человеческая душа по своей природе бывала созерцательницей бытия (πᾶσα μὲν ἀνθρώπου ψυχὴ φύσει τεθέαται τὰ ὄντα), иначе она не вселилась бы в это живое существо.[4]

 

Пещера (государство книга 7)

 

Представь, что люди как бы находятся в подземном жилище (σπήλαιον) наподобие пещеры (σπηλαιώδης), где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь, невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

— Это я себе представляю,— сказал Главкон.

— Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

— Странный ты рисуешь образ и странных узников!

— Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

 

Раздел 2. Апофатичность бытия

 

Занебесная область (ὑπερουράνιον τόπον)

 

Она же вот какова (ведь надо наконец осмелиться сказать истину, особенно когда говоришь об истине): эту область занимает бесцветная (ἀχρώματός), без очертаний (ἀσχημάτιστος), неосязаемая  (ἀναφὴς ) сущность, подлинно существующая (οὐσία ὄντως οὖσα), зримая (θεατὴ) лишь кормчему души (ψυχῆς κυβερνήτης) — уму (νόος); на нее-то и направлен истинный род знания.

 

То, что созерцается, не имеет имени. Это неизреченное. Поэтому поэты не воспевают его. Это апофатическое начало.

 

У Платона апофатическое начало не просто бытие, но сущность бытия, предбытие. В диалоге «Парменид» -- это ЕДиное. В «Государстве» -- высшая из идей – Благо. 

 

Поэтому в самой глубине теории – Театра – лежит нечто неизреченное, (арретос), Логос апофатикос.

 

Это и есть последнее значение маски. Маска не просто скрывает под собой нечто сущее, она скрывает под собой как раз не-сущее, пред-сущее. Если мы слишком пристально начнем вглядываться в маску, мы увидим лишь ее обратную сторону. Это покрывало Исиды. За ним нет Исиды, за ним его обратная сторона. То, на что указывает символ, то не просто вещь, но нечто иное – и для созерцания этого Иного боги и души рвутся к самой вершине неба, чтобы выглянуть за его пределы. 

 

Это делает театр ОТКРЫТЫМ. В театре никогда ничего не досказано. Театр должен передавать притяжение тайны. НЕ разрушать ее, но напротив, нагнетать.

 

Дальше к Пармениду единое многое.

 

Дальше диалектика.

 

Финал ТЕАТР как апофатика.

 

Онтология и антропология театра: лекция 1. Апофатический театр

Раздел 1. Что созерцают?

 

Теория созерцание . Самое возвышенное – бытие.

 

Федр Φαῖδρος

 

Крылатые души

 

Уподобим душу соединенной силе крылатой парной упряжки и возничего (ἡνίοχος или κυβερνήτης). У богов и кони и возничие все благородны и происходят от благородных, а у остальных они смешанного происхождения. Во-первых, это наш повелитель правит упряжкой, а затем, и кони-то у него— один прекрасен, благороден и рожден от таких же коней, а другой конь — его противоположность и предки его — иные. Неизбежно, что править нами — дело тяжкое и докучное.

Всякая душа ведает всем неодушевленным, распространяется же она по всему небу, принимая порой разные образы. Будучи совершенной и окрыленной, она парит в вышине и правит с миром, если же она теряет крылья, то носится, пока не натолкнется на что-нибудь твердое,— тогда она вселяется туда, получив земное тело, которое благодаря ее силе кажется движущимся само собой; а что зовется живым существом,— все вместе, то есть сопряжение души и тела, получило прозвание смертного.[1]

 

Комментарий: кони – ярость и вожделение (тюмос и эпитюмия). Они страсти.

Птица – чайка символизм мхата.

 

Кавалькада богов

Великий предводитель на небе, Зевс, на крылатой колеснице (πτηνὸν ἅρμα или ὀχήμα) едет первым, все упорядочивая и обо всем заботясь. За ним следует воинство богов и гениев (θεῶν τε καὶ δαιμόνων), выстроенное в одиннадцать отрядов; одна только Гестия не покидает дома богов, а из остальных все главные боги, что входят в число двенадцати, предводительствуют каждый порученным ему строем.

В пределах неба есть много блаженных зрелищ (μακάριαι θέαι) и путей, которыми движется счастливый род богов; каждый из них свершает свое, а [за ними] следует всегда тот, кто хочет и может,— ведь зависть чужда сонму богов.

Отправляясь на праздничный пир (δαῖτα θοίνην), они поднимаются к вершине по краю поднебесного свода, и уже там их колесницы, не теряющие равновесия и хорошо управляемые, легко совершают путь; зато остальные двигаются с трудом, потому что конь, причастный злу, всей тяжестью тянет к земле и удручает своего возничего, если тот плохо его вырастил. От этого душе приходится мучиться и крайне напрягаться.

Души, называемые бессмертными, когда достигнут вершины, выходят наружу и останавливаются на небесном хребте; они стоят, небесный свод несет их в круговом движении, и они созерцают то, что за пределами неба (τὰ ἔξω τοῦ οὐρανοῦ).[2]

 

Занебесная область

 

Занебесную область (ὑπερουράνιον τόπον) не воспел никто из здешних поэтов, да никогда и не воспоет по достоинству. Она же вот какова (ведь надо наконец осмелиться сказать истину, особенно когда говоришь об истине): эту область занимает бесцветная (ἀχρώματός), без очертаний (ἀσχημάτιστος), неосязаемая  (ἀναφὴς ) сущность, подлинно существующая (οὐσία ὄντως οὖσα), зримая (θεατὴ) лишь кормчему души (ψυχῆς κυβερνήτης) — уму (νόος); на нее-то и направлен истинный род знания.

 

Мысль питается умом

 

Мысль бога питается умом и чистым знанием (θεοῦ διάνοια νῷ τε καὶ ἐπιστήμῃ ἀκηράτῳ τρεφομένη), как и мысль всякой души, которая стремится воспринять надлежащее, узрев [подлинное] бытие, хотя бы и ненадолго, ценит его, питается созерцанием истины и блаженствует, пока небесный свод не перенесет ее по кругу опять на то же место. При этом кругообороте она созерцает самое справедливость, созерцает рассудительность, созерцает знание — не то знание, которому присуще  возникновение и которое как иное находится в ином, называемом нами сейчас существующим, но подлинное знание, содержащееся в подлинном бытии. Насладившись созерцанием всего того, что есть подлинное бытие, душа снова спускается во внутреннюю область неба и приходит домой. По ее возвращении возничий ставит коней к яслям, задает им амброзии и вдобавок поит нектаром. (амброзия – бессмертие, нектар – смерть – живая мертвая вода) 

 

Возничий и кони

 

Такова жизнь богов (καὶ οὗτος μὲν θεῶν βίος). Что же до остальных душ, то у той, которая всего лучше последовала богу и уподобилась ему, голова возничего поднимается в занебесную область и несется в круговом движении по небесному своду; но ей не дают покоя кони, и она с трудом созерцает бытие. Другая душа то поднимается, то опускается — кони рвут так сильно, что она одно видит, а другое нет. Вслед за ними остальные души жадно стремятся кверху, но это им не под силу, и они носятся по кругу в глубине, топчут друг друга, напирают, пытаясь опередить одна другую. И вот возникает смятение, борьба, от напряжения их бросает в пот. Возничим с ними не справиться, многие калечатся, у многих часто ломаются крылья. Несмотря на крайние усилия, всем им не достичь созерцания [подлинного] бытия, и, отойдя, они довольствуются мнимым пропитанием.

 

Поле истины и иерархия душ

 

Но ради чего так стараются узреть поле истины, увидеть (ἀληθείας ἰδεῖν πεδίο), где оно? Да ведь как раз там, на лугах, пастбище для лучшей стороны души, а природа крыла, поднимающего душу, этим и питается. Закон же Адрастеи2  таков: душа, ставшая спутницей бога и увидевшая хоть частицу истины, будет благополучна вплоть до следующего кругооборота, и, если она в состоянии совершать это всегда, она всегда будет невредимой. Когда же она не будет в силах сопутствовать и видеть, но, постигнутая какой-нибудь случайностью, исполнится забвения и зла и отяжелеет, а отяжелев, утратит крылья и падет на землю, тогда есть закон, чтобы при первом рождении не вселялась она ни в какое животное. Душа, видевшая всего больше, попадает в плод будущего поклонника мудрости и красоты или человека, преданного Музам и любви; вторая за ней — в плод царя, соблюдающего законы, в человека воинственного или способного управлять; третья — в плод государственного деятеля, хозяина, добытчика; четвертая —- в плод человека, усердно занимающегося упражнением или врачеванием тела; пятая по порядку будет вести жизнь прорицателя или человека, причастного к таинствам; шестой пристанет подвизаться в поэзии или другой какой-либо области подражания; седьмой — быть ремесленником или земледельцем; восьмая будет софистом или демагогом; девятая — тираном. Во всех этих призваниях тот, кто проживет, соблюдая справедливость, получит лучшую долю, а кто ее нарушит — худшую.[3]

 

Четвертое неистовство

 

Вот к чему пришло все наше рассуждение о четвертом виде неистовства (μανία): когда кто-нибудь смотрит на здешнюю красоту, припоминая при этом красоту истинную, он окрыляется, а окрылившись стремится взлететь; но, еще не набрав сил, он наподобие птенца глядит вверх, пренебрегая тем, что внизу,— это и есть причина е его неистового состояния. Из всех видов исступленности (ἐνθουσιάζω) эта — наилучшая уже по самому своему происхождению, как для обладающего ею, так и для того, кто ее с ним разделяет. Причастный к такому неистовству любитель прекрасного называется влюбленным (ὁ ἐρῶν). Ведь, как уже сказано, всякая человеческая душа по своей природе бывала созерцательницей бытия (πᾶσα μὲν ἀνθρώπου ψυχὴ φύσει τεθέαται τὰ ὄντα), иначе она не вселилась бы в это живое существо.[4]

 

Пещера (государство книга 7)

 

Представь, что люди как бы находятся в подземном жилище (σπήλαιον) наподобие пещеры (σπηλαιώδης), где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь, невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

— Это я себе представляю,— сказал Главкон.

— Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

— Странный ты рисуешь образ и странных узников!

— Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

 

Раздел 2. Апофатичность бытия

 

Занебесная область (ὑπερουράνιον τόπον)

 

Она же вот какова (ведь надо наконец осмелиться сказать истину, особенно когда говоришь об истине): эту область занимает бесцветная (ἀχρώματός), без очертаний (ἀσχημάτιστος), неосязаемая  (ἀναφὴς ) сущность, подлинно существующая (οὐσία ὄντως οὖσα), зримая (θεατὴ) лишь кормчему души (ψυχῆς κυβερνήτης) — уму (νόος); на нее-то и направлен истинный род знания.

 

То, что созерцается, не имеет имени. Это неизреченное. Поэтому поэты не воспевают его. Это апофатическое начало.

 

У Платона апофатическое начало не просто бытие, но сущность бытия, предбытие. В диалоге «Парменид» -- это ЕДиное. В «Государстве» -- высшая из идей – Благо. 

 

Поэтому в самой глубине теории – Театра – лежит нечто неизреченное, (арретос), Логос апофатикос.

 

Это и есть последнее значение маски. Маска не просто скрывает под собой нечто сущее, она скрывает под собой как раз не-сущее, пред-сущее. Если мы слишком пристально начнем вглядываться в маску, мы увидим лишь ее обратную сторону. Это покрывало Исиды. За ним нет Исиды, за ним его обратная сторона. То, на что указывает символ, то не просто вещь, но нечто иное – и для созерцания этого Иного боги и души рвутся к самой вершине неба, чтобы выглянуть за его пределы. 

 

Это делает театр ОТКРЫТЫМ. В театре никогда ничего не досказано. Театр должен передавать притяжение тайны. НЕ разрушать ее, но напротив, нагнетать.

 

Дальше к Пармениду единое многое.

 

Дальше диалектика.

 

Финал ТЕАТР как апофатика.