Вечное настоящее Троянской войны
(часть 2."Удаление богов и эпифания человека", Поэтическая антропология Древней Греции)
Фундаментальность Гомера в том, что он запечатлел тот самый момент, когда боги отворачиваются от людей, перестают ронять слезы, а значит, рождать души героев. Этого еще не произошло окончательно, но происходит на наших глазах —и в этом смысл колебания богов (и Зевса, и Аполлона, и всех остальных): они еще соучаствуют в мире, но уже отходят от него, удаляются. Именно поэтому поколение героев «Илиады» — последнее. Когда оно завершится, когда строки поэм Гомера перестанут раздаваться, боги отвернутся
от людей окончательно и бесповоротно. Плач нимф затихнет. Наступит зима богов. Для людей — это означает начало их собственной — уже по сути богооставленной — истории. Все, что у них сохраняетсяот прежней эпохи — это сказания, мифы, это Гомер и последний момент истинной жизни, запечатленный великим греческим поэтом.
Герои, как мы видели, суть те, кто имеют личную судьбу. Последние, кто имеют личную судьбу, поколение «Илиады» и «Одиссеи».
После этого прямое соучастие человечества в смыслах мира закрыто. Наступает тот самый пятый век, век «человеческого-слишком человеческого» (menschliche allzu menschliche), о котором говорил Ф. Ницше. Поэтому Гесиод и говорит: «Если бы мог я не жить с поколением пятого века!» Это поколение по-настоящему чудовищно
не потому, что превосходит в разврате, грехах и преступлениях предыдущее — ведь и поколение медного века, и герои, не говоря уже о титанах и гигантах, в этом смысле были гораздо масштабнее, нопотому, что оно патологично, недопустимо, позорно мелко и обыденно. Настолько, что оно больше не касается богов, не заставляет их плакать. Оно просто безразлично вечности, как гонимая осенним ветром опавшая листва. Это значит также, что люди после Гомера больше не имеют личной судьбы. Их судьба отныне безлична, объективирована; отныне это слепой и бессмысленный рок. Дегероизация человека есть не просто возврат его к своей сущности, но одновременно и его дегуманизация, ведь для греков человеком был только тот, кто был героем, а значит, имел личную судьбу. Это самое страшное в Гомере: он описывает момент великого отвращения богов, нов таком измерении, когда оно еще не произошло окончательно.
Этот момент колебания есть вечное настоящее эллина, шире, подлинного европейца, которое он стремится любой ценой вырвать из прошлого, сделать длящимся, актуальным. Не быть героем, не иметь личной судьбы, не быть слезой бога для полноценного носителя индоевропейской средиземноморской культуры хуже, чем не быть вообще. Поэтому конец эпохи богов для эллинов и их европейских преемников является главным, а «Илиада» и «Одиссея» могут служить своего рода Священным Писанием Европы. Дело не в теологии и не в мифологической напряженности, и уж тем более нев психологии или эстетических достоинствах Гомера, дело в историале, который более двух с половиной тысяч лет в Европе строится вокруг момента вечного настоящего Троянской войны. Все последующие войны — как реальные, так и вымышленные, от Пелопоннесской войны и Империи Александра Великого до Индийского похода Диониса Нонна Панополитанского — интерпретировались греками как копии взятия Трои, а сами греческие цари, военачальники и простые носители цивилизации не просто чтили героев наряду с богами,принося им жертвы и обращаясь к ним со славословиями и молитвами, но и мыслили себя такими же, как они. Пятое человечество уже не было героическим, но оно хотело быть таковым, оно строило свою культуру как рывок к самопреодолению на основе фигур Гомера. Поэтому последующие поколения греков (и европейцев) отказывались видеть в его поэмах только прошлое: они мыслили это как настоящее, которое, однако, требуется отвоевать у рока. Люди Гомера были личностями. Люди пятого века должны были стать личностями, отвоевав не божественность, но право на личную судьбу — пусть самую страшную и драматическую.В Гомере мы можем отыскать корни героического консерватизма, составляющего сущность европейского духа. Этот консерватизм заключается в том, чтобы находиться в оппозиции пятому человечеству и волевым образом отстоять право на то, чтобы быть слезамибогов.
И здесь снова мы подходим к проблеме пророчества о свержении Зевса (небесного патриархата). Колебания Зевса раскрываются всей историей Европы, началом которой является Гомер, то есть зафиксированный им конец эпохи героев. Зевс своей волей стер с лицаземли род героев, чье бытие было рискованным для его правления.
Боги обезопасили себя, вырвав из человечества корень божества; отныне эта листва была им безразлична. Но тем самым они стали безразличны и самим людям. Пронзительнее всего это осознал Эпикур, обосновав свою теорию бесчувственных богов и вытекающийиз нее чувственный атеизм. Люди пятого поколения свергли Зевса эффективнее, чем герои. Но они сделали это не с опорой на свою силу и угрожающее могущество, а через свою слабость, пустоту, через свою мелочность. И из-под маски «человеческого-слишком-человеческого», из-под двуногого мусора, из-под кучи осенней листвывыглянул мстительный лик Великого Змея, титанический оскал хтонических матриархальных сил, поднявшихся на финальный реванш.
Не герои оказались роковой силой для царства отеческого права —ничтожные и, на первый взгляд, совершенно бессильные и неопасные люди пятого поколения, своей слабостью и вялостью сумевшиеосуществить то, чего не могли, а быть может, и не хотели совершать последние герои Эллады.
Для людей пятого поколения Гомер — это прошлое. Это аргумент и доказательство, что наступили «новые времена», эпоха отрешенных богов. И будущее в этом случае лежит в области постоянно прогрессирующего забвения (оставления бытия, Seinsverlassenheit,по М. Хайдеггеру), пока люди вообще не забудут о том, что они когда-то что-то помнили. И лишь те, кто продолжал упорствовать, возводя себя к роду героев, настаивая на том, что Гомер — это настоящее, не то настоящее, которое есть, но то настоящее, которое
должно быть, а значит, истинное настоящее, которое должно стать будущим, должно быть сделано будущим, ведь герой развертывает судьбу из самого себя, поскольку он обладает ею, а значит, будущеезависит от него, оно им творится исходя из его личного понимания должного и благого. Отсюда и стремление консервативного ядра европейского человеческого превратить любую войну во взятие Трои, любой эпизод жизни — в героический подвиг, любое путешествие — в плавание Одиссея, любое творение — в битву с тем
ными могуществами земли. Поэтому европейский человек основанна гомеровской антропологии и мерит Гомером себя, свою историю и судьбу, которую он стремится сделать своей собственной.
